Чистила телефон и нашла фотографии понравившихся мыслей из «Белого олеандра». Поделюсь с вами. Это очень жёсткая книга об отношениях матери и дочери. О зависимости и паразитизме, о самом разрушительном виде ненависти. О силе, жестокости, безразличии, свободе и красоте. И о том, что нельзя разорвать, даже если нельзя починить.

В самом начале книге мама Астрид оказывается в тюрьме, отравив своего неверного любовника (действительно, а что ещё с ним делать). Так начинаются скитания Астрид по приёмным семьям, приютам и интернатам.

«Одна женщина из нашего блока с раннего детства давала своим детям героин, чтобы всегда точно знать, где они находятся. Сейчас они все в тюрьме, живы. Она довольна. Если бы я думала, что останусь здесь навсегда, я забыла бы тебя. Пришлось бы забыть. Меня тошнит при одной мысли о тебе, собирающей неприятности там, на воле, пока я верчусь на одном месте посреди этой камеры, бессильная, как джин в лампе».

«Когда-то очень давно мать сказала, что небесное счастье в представлении викингов — каждый день рубить друг друга в куски и каждую ночь срастаться заново. Вечная бойня, вот и всё. Там тебя ни за что не убьют мгновенно. Это всё равно что каждый день скармливать собственную печень орлу и опять отращивать её. Только потехи больше».

«И ещё одно я тоже хорошо знала. Те, кто отказывается от себя, от того, где и с кем они были, подверграются величайшей опасности. Они как лунатики, которые идут по канату, хватаются за воздух. И я отпустила моих несостоявшихся приемных родителей, позволила им встать и уйти, понимая, что отдаю что-то очень важное и уже никогда не смогу вернуть. Не Билла и Анн Гринуэй, но собственную иллюзию, надежду на то, что я могу быть спасена, начать всё сначала».

«Одна из выпускниц сейчас произносит в школе прощальную речь. Об «увлекательном будущем, которое ждёт каждого из нас». Что, если бы она сказала правду? Половина из вас уже достигла в жизни всего, на что они способны. Оглядитесь вокруг, сейчас вы на вершине. Остальные уйдут немного дальше — стабильная работа, отдых на Гавайях, переезд в Финикс, Аризона. Многие ли сделают что-нибудь действительно ценное? Напишут пьесу, нарисуют картину, котогрую повесят в музее, изобретут новый способ лечения герпеса. Двое из нас или трое? А многие ли найдут настоящую любовь? Примерно столько же. Многие ли получат образование? Хорошо, если хоть один. Остальные будут идти на компромиссы, искать причины, сваливать вину на кого-то или что-то и носить эту мысль на груди, как кулон».

«Он меня спрашивает? Все ответы должны быть у него. У мужчины, крепко держащего в руках нашу жизнь, решающего, когда вставать и когда ложиться, какой канал смотреть, как относиться к испытаниям ядерного оружия и социальным реформам. Это в его мягких розовых ладонях лежал наш с Клер мир, словно большой баскетбольный мяч. Это в него упирался сейчас мой беспомощный взгляд — меня приводила в ужас мысль, что он не знает, способна ли Клер на самом деле убить себя или нет. Ведь он её муж. А кто я? Ребёнок, из жалости взятый в дом».

«Не надо уделять столько внимания своей тоске, хотела я сказать. Тоска не гостья. Не надо ставить её любимую музыку, искать для неё стул поудобнее. Тоска — это враг. Я всегда боялась за Клер, когда она так открыто чего-то желала. Если человек начинает стремиться к чему-то изо всех сил, это наверняка отнимется у него, я знала по опыту. Мне не нужно было ставить зеркала на крышу, чтобы это понять».

«Примерив перед зеркалом двойную нитку жемчуга, я пробежала пальцем по гладким блестящим шарикам, потрогала коралловую застёжку. Жемчуг не чисто белый, он бежевато-сероватый, как створки устричной раковины. Между шариками были крошечные узелки, чтобы не рассыпались бусы, если нитка порвётся. Тогда могла потеряться только одна жемчужина. Хотела бы я, чтоы в жизни были такие страховочные узелки — если что-нибудь сломается, всё не может разрушиться целиком».

— Они не будут счастливы.
— Кто?
— Люди, которые купят этот дом. Я строю дома для тех, кто не будет счастлив. — Как печально было его лицо.
— Почему не будут? — Я подошла ближе. Рей прижал лоб к стеклу, на котором ещё была заводская наклейка.
— Потому что так всегда. Люди всё сами портят. А дома ни при чём.